ПОСЛЕДНИЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ —
ВРАГ БЛЕДНОЛИЦЫХ
(рекомендуется для школьных постановок)
(из книги "АНАРХИЯ NON-STOP")
В середине сцены — бессмертный вождь краснокожих Ленин, окруженный вражескими скальпами в своем гранитном вигваме. Перед ним держит ответ за свои бесчинства сумасшедший индеец Троцкий с единственным пером за ухом. О чем говорят, не слышно. Время от времени, прорываясь сквозь психоделическую музыку революции, долетают обрывки слов «юция», «нентная», «энтная», «вертый», «шпионаж», «проститутка», «жаба». В отчаянии Троцкий воздевает руки к рубиновым пятиконечным звездам неба, где попеременно сменяются два светила — Маркс и Энгельс, означая луну и солнце. Музыка стихает.
— Позвать Пролетариата, — вздохнув, приказывает Ленин.
Тяжелым шагом входит татуированный неприличностями Пролетариат, угрюмый могильщик (регулярно выходит из-под контроля племени и даже отвечает Третьему Интернационалу: «А пошел ты!» — на предложение идти мочить бледнолицых, склонен ненадолго ходить к бледнолицым клянчить, но всегда возвращается несолоно хлебавши), лицо измазано сажей, мотыга и лопата в руках.
— Закопай его, — указывает Ленин на подло отползающего к мексиканской границе Троцкого. Пролетариат наступает Троцкому на хвост, бьет его по голове мотыгой, выхватывает из-за уха поверженного единственное перо и под завывания погребальной индейской песни (там есть такие слова: «Вы жертвою пали в борьбе роковой») закапывает.
Ленин в неизменной медитативной позе, с длинной трубкой в зубах поглаживает скальп Троцкого. — Это кто ж его так? — спрашивает, входя с поклоном, Третий Интернационал (последний отпрыск рода вождей).
— Известно кто, Сталин, — сокрушенно отвечает Ленин, — и поделом. Говорил я ему, что ты наша последняя надежда, а он заладил «четвертый, четвертый», совсем подвинулся, вот, пришлось закопать. Но звал я тебя не за этим. Сегодня утром я расслышал явно (прикладывая ухо к волшебной белой раковине) новый «Авроры» выстрел, а значит, пришел день посылать тебя на дело.
— Бледнолицых мочить? — порывается пылкий юноша, — топор войны отроем?
Ленин, попыхивая трубочкой, делает знак рукой, чтобы отпрыск заткнулся, поглаживает по голове сокола, привязанного бисерной ниткой к колышку, и начинает:
— Мы мочим бледнолицых с той поры, когда они явились в наши земли под видом друзей и братьев и скоро начали спаивать незнакомыми напитками и приучать к долларам открытодушных индейцев, издеваться над раковиной и сеять сомнения по поводу веры в Маркса и Энгельса.
На заднем плане проходит череда бледнолицых, изображаемых убогими ватными чучелами, порожденных, с точки зрения индейцев, злым зеленым змием и достойных только того, чтобы их мочить, одеты в красные пиджаки со значками «гербалайф» и американского флага, шуршат долларами, пьют, коротко стрижены, толстые и изнеженные существа.
Ленин, накрыв испуганного сокола раковиной, мудро улыбается и продолжает:
— Первый отпрыск вождей, Первый Интернационал, собирался отрыть топор войны, но совращенные бледными анархисты наши, Михайло и Петро, возомнив себя князьями, погубили его, заманив в медвежью ловушку, и отправились сами искать топор. Второй Интернационал также поддался на их льстивые речи и ввязался в бледнолицее междоусобство, где и позабыл родной язык, отказался от индейского прошлого, был продан в рабство, а после, за непослушание, убит. Анархисты же наши и ныне сеют смуту, Сталин их возьми, грозят разведать место и отрыть топор. Вся надежда на тебя, милый, Четвертому не бывать.
На заднем плане идут двое анархистов, Петро и Михайло, неприлично заросшие даже для индейцев, с кистенем и обрезом, выменянными у бледнолицых на пейот, особое недовольство соплеменников вызывают тем, что пьют подобно белым и, позабыв вождя, подбивают рядовых индейцев выходить в индивидуальном порядке на большую дорогу — мочить бледнолицых. Любимый выкрик: «Айда мочить!». Михайло ведет за собой на поводке шипящую шаровую бомбу. Петро, наступив на собственный, неприличной длины бордовый шарф и делая оскорбительные жесты, кричит Ленину:
— Неужто и сейчас страшишься ты отрыть топор военный?
Но Михайло, гремя бомбой, утаскивает товарища со сцены.
— Дурачье! — истерично кричит Ленин вслед, но скоро берет себя в руки и продолжает, плавно раскачиваясь:
— На том болоте, откуда к вам приходят умерших души, живет великая жаба. Она лишь знает топора секрет. Мудрее нету зверя. Если ты не промахнешься и стрелу направишь прямо в лоб ей, лягве, то выроем топор, погибнет бледных род, а дети их разучатся шуршать долларами и станут ирокезы на макушках, как наши дети, ставить.
— Какая жаба? Давеча видал какую-то с лиловым ирокезом, сидит, нахохлившись, и желтым глазом смотрит мне прямо в душу.
— Она, она, не зря сегодня утром «Аврора» грохотала, сколько сот раз менялись Энгельс с Марксом на небосклоне, и никто великой жабы не видел, возвращайся на болота, дерзай, мой мальчик. Топь. Нетленные тени предков. Кричит выпь. Урчит гигантская, описанная Третьим Интернационалом жаба на огромном белом камне.
— Авось не промахнусь, — шепчет за кустом отпрыск, смазывая наконечник ядом. Пускает стрелу и попадает точно между противных желтых глаз. Мир меркнет, дрожит, и вот уже на камне протягивает спасителю руки прекрасная скво. Юноша кидается к ней, но красавица вовремя отстраняет его.
— Запомни, ни один мужчина меня не поцелует до тех пор, пока не одолеем бледнолицых, веди меня к вождю, топор достанем.
— Ну, теперь бледным капут! — едва сдерживает ликование Интернационал.
Из болотной тьмы появляется анархист, безымянный ученик Михайло и Петро, хипповатый, с красной ленточкой на голове, в затрепанном, выклянченном у бледнолицых в «секонд хэнде» джинсовом костюмчике, но еще с бисерными индейскими феньками на руках. От него разит джином. Гадко изображая князя, он расшаркивается и протягивает даме сорванную здесь же бледную поганку.
— Разрешите представиться: пилигрим, правдоискатель, мудрец, удельный князь, жертва репрессий и герой народных былин, в настоящее время занят поисками пресловутого топора.
Возмущенная такой вульгарностью, красавица-скво шагает назад, а отпрыск пытается отогнать анархиста палкой.
— Понял, понял, уже иду, — пошло подмигивая скво, говорит анархист, — целую ручки.
И внезапно целует руку не успевшей ничего понять красавице.
— Ищи меня теперь сам где знаешь, не уберег, — призрачным голосом произносит скво и тает. — Кому теперь отрыть топор войны? — в отчаянии обращается к краснозвездным небесам Третий Интернационал и убегает в никуда вслед за своей любовью.
Смущенный анархист пожимает плечами, ковыряя в носу:
— Да мы и сами сможем если что, топор ведь не иголка, он найдется...
Откуда-то вкрадчиво доносится «Варшавянка», редко перекрываемая «Революцией» Джона Леннона. Анархист в полной темноте задумчиво жует бледную поганку.
Все обитатели резервации, даже протрезвевшие анархисты, выходят на сцену к гранитному вигваму. В толпе краснокожих можно заметить Че Гевару и Мао, Герберта Маркузе и Эриха Фромма, Кастро и Альенде. Звучит «Венсеремос», нарушаемый «Русским полем эксперимента» Егора Летова, кстати, и сам он здесь. Нет только Троцкого, над могилой которого в левом углу сцены плачет иволга, да Третьего Интернационала, о котором вообще ни слуху ни духу, зато толкается у всех под ногами до странности похожий на Троцкого дефективный мальчик, упрямо называющий себя Четвертым Интернационалом. Наконец, анархисты принимают его в свою компанию, и он больше не кричит. Все глядят на вождя и, покачивая оперением, ждут. Ленин, лукаво улыбаясь, отпускает сокола на волю, прикрепив к его лапке какую-то записку, берет раковину, медленно шевелит пальцами на ногах и прислушивается, глаза его временами загораются неземным светом.
Занавес. Временами доносятся мерзкие вопли убиваемых бледнолицых и героические крики гибнущих краснокожих. Грохочет «Аврора». Идет снег. Зрителям это надоедает, и они расходятся из зала. «Аврора» стреляет непрерывно, как пулемет.