О НЕКОТОРЫХ АСПЕКТАХ ОДНОГО РОМАНА В. В. НАБОКОВА
КАЙ ВРАГНАРОДОВ
«Король, дама, валет» это, несомненно, три главных героя романа – Курт Драйер, Марта (жена Курта) и Франц, дальний бедный родственник Курта-Короля. Хотя, на самом деле, главный герой - действительно Главный – это Курт Драйер. (Позднее, правда, оказывается, что есть ещё и Сверхглавный – но об этом ниже.) Ибо Курт – что мы попытаемся показать, исходя из текста произведения – является аналогом Короля в древнем, герметическом, мистериальном смысле этого слова. Его имя один из вариантов именования Царя (Кир, Куру). Он – Солнечный Муж, Сын Божий, Солнце Непобедимое. "На самом же деле", то есть "в действительности" это успешный, но очень нетипичный коммерсант, это стихийный художник, волей случая – то есть волей своего Отца Небесного - преуспевший в коммерции, не прилагая к тому значительных усилий.
Фабула произведения: Курт Драйер берёт на службу в свою фирму своего юного дальнего родственника Франца; Франц и Марта становятся любовниками; Марта начинает желать смерти Курта и замышляет его убийство, делая из Франца своё послушное орудие; в последний момент всё срывается, ничего не подозревающий Курт волею рока выскальзывает из западни, а Марта тяжело заболевает и скоропостижно умирает.
Следует сказать, что имя Курта мы узнаем лишь в последней трети романа – до этого автор именует его не иначе как по фамилии – Драйер. Отметим, что Марта вообще на протяжении повествования – за исключением одного раза – в глаза его не называет ни по имени, ни по фамилии. То есть имеет место табуирование имени Алхимического Короля. Первый, кто на страницах романа называет его по имени в лицо, это его бывшая пассия Эрика (что тоже вряд ли является совпадением, ибо имя её несёт в себе царскую основу -РК-/-РГ-), в том же разговоре называющая Марту "тёмной дамой". Единственный раз, когда Марта называет Главного Героя Куртом, происходит во время морской прогулки, во время которой его должны утопить. Происходит что-то вроде попытки заклинания – Марта, называя в первый и последний раз Солнечного Мужа по имени, просит его поменяться местами с Францем – во время этого процесса Франц должен, согласно замыслу Марты, столкнуть неумеющего плавать Курта за борт. Отметим, что имя Курт это, так сказать, зимнесолнцестоянческая (У - гласная, соответствующая зиме) производная от имени Кай, ритуального имени Сына Божьего согласно древнему руническому Кругу; именно в зимнюю пору впервые упоминается в романе это имя (эпизод с Куртом Винтером, Куртом Зимним, о чём см. ниже). Фамилия же Драйер, очевидно, происходит от древнейшей основы -РС-/-СР- (лат. -RDH-\-DHR-). Марта же – смерть. Таким образом, жена Курта-Короля это его Смерть. Которую ему предстоит превозмочь. Курт, в свою очередь, также ни разу не называет Марту по имени, предпочитая обращение "душа моя". Единственный из трёх основных героев произведения, чьё имя свободно склоняется остальными на любой лад, это Франц-Валет, наименее эзотерический из троих. Но ведь на то он и валет – то есть слуга, он по сути не является самостоятельным существом, постоянно представляя собой орудие чужой воли (сперва – своей матери, потом – столичных нравов и моды, и наконец – Марты, которая своими инвольтациями превращает его в настоящий автомат). Курт же не претендует на его душу – порабощать другие существа не в его природе, ибо он правит, играючи.
Миф Курта Драйера – солнечный, это воистину Король-Солнце, Солнечный Муж. Это видно по многим подробностям. Волосы его и усы – светлые, жёлтые. На груди, как отмечает автор, даже золотистые. Кожа у него загорелая. Одевается он зачастую в очень светлые тона ("В чёрной пройме двери появился ослепительно белый Драйер," – как описывает автор рождение Света из тьмы, появление Солнечного Мужа на теннисном корте), любимая пижама его – ярко-жёлтая, носки – золотистые. Портфель его – рыжий. Он обожатель солнечной погоды, любит ходить по солнечной стороне улицы даже в летнюю жару. Лето – его время года. Автор сравнивает Драйера с огнём, с пожаром. Это человек лёгкого нрава, улыбчивый и смешливый, его даже упрекают в поверхностности, в том, что он "скользит" по жизни. Он весьма энергичен по природе – уделяя довольно много времени делу, он ещё и занимается несколькими видами спорта, как-то: теннис, верховая езда, лыжи (в лыжах, впрочем, он не преуспевает), говорит, что хотел бы научиться плавать, но у него не получается – но о теме плавания в этом произведении следует говорить отдельно. Он отнюдь не трудоголик, но при этом весьма успешный коммерсант, понимающий, что он работает, чтобы жить, а не живёт, чтобы работать. "Он втайне сознавал, что коммерсант он случайный, ненастоящий, и что, в сущности говоря, он в торговых делах ищет то же самое – то летучее, обольстительное, разноцветное нечто, что мог бы он найти во всякой отрасли жизни." Он никогда не болеет.
Миф Марты – лунный. У неё очень белая кожа и тёмные волосы. Подчёркивается её связь со стихией воды – её непременные умывания розовой водой и льдом перед сном. Во время её первого появления на страницах книги она "в чёрном костюме, в чёрной шапочке с маленькой бриллиантовой ласточкой, лицо [её] серьёзное, холодные глаза, лёгкая тень над губой и бархатно-белая шея". "Сквозь веки [Марты, сидевшей, закрыв глаза] солнце проникало сплошной мутноватой алостью... и каким-то образом вмешалось в эту красноту... невыносимо [для вечно серьёзной Марты - К.В.] весёлое лицо мужа, и она, вздрогнув, открыла глаза. Но муж сидел сравнительно далеко и читал книжку в кожаном переплёте. Читал он внимательно, с удовольствием. Вне солнцем освещённой страницы не существовало сейчас ничего. Он перевернул страницу, и весь мир, жадно, как игривая собака, ожидавший это мгновение, метнулся к нему светлым прыжком, - но, ласково, отбросив его, Драйер опять замкнулся в книгу.
То же резвое сияние было для Марты просто вагонной духотой [вот как воспринимает солнечную энергию лунное существо - "просто духота" - К.В.]." И далее: "В это мгновение солнечный свет как бы обнажил её лицо, окатил гладкие щёки, придал искусственную теплоту её неподвижным глазам, с их большими, словно упругими, зрачками в сизом сиянии, с их прелестными тёмными веками, чуть в складочку, редко мигавшими, как будто она всё боялась потерять из виду непременную цель," – так её луноподобному лицу, сияющему чужим, отражённым ею солнечным светом и тёплому чужим теплом автор придаёт ещё и некие совиные черты (большие зрачки, редко мигавшие веки).
Как её луноподобие визуально воспринимает очень плохо видящий Франц, временно лишённый своих очков: "...Марта... встала, ушла; солнце медленно её затушевало". Драйер же видится ему "тёплым, золотистым", "кружась перед ним медленным золотистым колесом". Щедрый, как солнце, Драйер, "мысленно вытряхивал Францу на голову огромный рог изобилия, ибо Франца он должен был как-нибудь вознаградить за чудесный, приятнейший, ещё неостывший смех, который судьба – через Франца – ему подарила. И не только его, но и Лину [мать Франца] нужно было вознаградить..." Впоследствии он дарит Францу сверх положенного тому жалования ещё некоторую сумму. Потом – дорогую теннисную ракетку. Курт-Король улыбчив и смешлив, ибо щедр, как солнце, - а прижимистая расчётливая Марта даже улыбается редко (и обожающий её Курт "наслаждается её улыбкой, как неожиданным подарком").
Щедро пышущий солнечной энергией Драйер способен был, по словам автора, заполнить собой помещение, в которое входил ("...Был он из тех людей, которые, несмотря на средний рост и умеренную плотность, производят впечатление громоздкости").
Ещё одна любопытная черта к солнечному мифу Драйера - его автомобиль называется "Икар". На нём он попадает в две аварии – будто испытывает своего "Икара" на прочность самим собой, своим солнечным бытием – и "Икар" разбивается (как во время Оно и тот, в честь кого он назван) и после последней аварии Курт решает его продать, не ремонтируя.
Первое прямое определение, данное Мартой Курту (вышедшему на маленькой станции купить газету и едва не отставшему от поезда):
" - Сумасшедший идиот, - сказала она спокойно." Вечно-мертвенное холодное спокойствие лунной Марты. Драйер же практически всегда – буйно-эмоционален. ("Драйер думал: "...Ну рассмейся, ну разрыдайся. И потом, наверное, всё было бы хорошо...") "...Она очень холодна, - говорит о ней Курт. – Я себе не представляю, как она кого-либо – даже меня – по своей бы воле поцеловала."
Автор подчёркивает её холодную эмоциональность, серьёзность и рациональность во всём ("Жизнь должна идти по плану, прямо и строго..."), противоположную игривому подходу к миру, который предпочитает Курт. Шуток она не любит. К тому же – довольно злопамятна. "Она снова, как уже много раз, перебрала в памяти все прегрешения мужа. Ей казалось, что она помнит их все. Их было много. Это ей не мешало, однако, говорить сестре... что она счастлива, что у неё брак счастливый. И действительно: Марта считала, что её брак не отличается от всякого другого брака, что всегда бывает разлад, что всегда жена борется с мужем, с его причудами, с отступлениями от исконных правил, - и это и есть счастливый брак. Несчастный брак это когда муж беден, или попадает в тюрьму за тёмное дело, или тратит деньги на содержание любовниц...
Она почти не знала его, когда семь лет тому её родители, разорившиеся купцы, без труда уговорили её выйти за легко и волшебно богатевшего Драйера. Он был очень весёлый, пел смешным голосом, подарил ей белку, от которой дурно пахло... Только уже после свадьбы, когда муж, ради медового месяца в Норвегии... отказался от важной деловой поездки в Берн, только тогда кое-что выяснилось." Выяснилось, что коммерция для него отнюдь не на первом месте в жизни, что по натуре он не коммерсант, а, скорее, художник, удачно провернувший понравившееся ему с художественной точки зрения дело, и что, хотя он и удачлив и обладает неким деловым нюхом, но может однажды так же легко и разориться, вложив всё состояние в показавшуюся ему очень красивой аферу, а, разорившись, пожалуй, ещё и не придаст этому большого значения – скажет только, пожалуй, будем, дескать, жить чуть поскромнее, ничего страшного. И улыбнётся.
Следует отметить, что пересчитывание чего-либо вообще для традиционного сознания являлось чуть ли не актом чёрной магии. Солнце дарит безвозмездно и без счёта. Луна ничего не дарит и без устали пересчитывает. "Я считаю про себя, считаю... считаю..." – говорит Марта своему рабу Францу.
"Драйер ей как-то показал листок, на котором приблизительно подсчитал своё состояние. "Достаточно, - спросил он с улыбкой, - как ты полагаешь?" Она подумала, что действительно таких денег хватит на много лет ленивой жизни. Но пока существует Драйер, он должен продолжать зарабатывать." Фантазия Курта-Короля против деловитого расчёта «тёмной дамы» Марты.
Творческая спонтанность Курта для его жены – только опасный беспорядок, "нечто, не предвиденное ею, не входящее законным квадратом в паркетный узор обычной жизни", "фантазия, которая так всегда была ей ненавистна. Пустая трата времени. Чорт знает что. Заскок. Самоуверенность новичка. Уже однажды случилось нечто подобное. Был этот жених с вонючей белкой в руках, из которого она, по молодости лет, думала сделать дюжинного, солидного, послушного мужа. Через месяц, в скучнейшем норвежском городке, она убедилась, что ничего не выйдет. Семь лет холодной борьбы. Ей нужен был тихий муж. Ей нужен был муж обмертвелый. Через семь лет она поняла, что ей просто нужен мёртвый муж." Действительно, смерти нужны только мертвецы...
Фантазёр и художник Драйер любит изобретателей и вкладывает средства в создание ходячих манекенов из материала, напоминающего по эластичности человеческую плоть. Выводить гоммункулов – ведь именно этим занимались многие алхимики. Это занятие как раз для Алхимического Короля. " – Какую, однако, вы мне даёте гарантию? – спросил Драйер, наслаждаясь нечаянной забавой.
- Гарантию духа человеческого, - резко ответил изобретатель.
Драйер заулыбался: - Вот это дело. Вы возвращаетесь к моей же постановке вопроса."
У Франца нет мифа – это существо совершенно пассивное, слуга-валет, жертва обстоятельств – он остался бы жертвой, даже став убийцей. Важная черта – он очень плохо видит без очков, что, судя по всему, символизирует также его духовную слепоту. (В продолжение темы зрения и слепоты отметим, что Марта несколько раз появляется в кротовом пальто (первый раз – в тот день, когда фактически начинается её роман с Францем) – что говорит о её «кротовой», лунной боязни и нелюбви к солнечному свету, о её приверженности тьме. С другой стороны, автор отмечает, что Курт никогда не ездил в метро: его солнечности противно подземелье, где обитают духовные слепцы. А Франц, напротив, практически каждый день ездит в метро на службу.) Франц – часть обыденной буржуазной «действительности». "Франц естественно подходил к обычной обстановке, занимал давно отведенное ему место, - и Драйер с ним не говорил иначе как шутливо-небрежно, - не думая о том, что говорит, принимая Франца как бы на веру среди прочих знакомых предметов и людей."
Вскоре после того как он становится любовником Марты, она начинает мечтать о смерти мужа. В автомобильной аварии или от болезни. Но - "бессмысленное ожидание. Марта знала отлично, что как будто никогда и зубы у него не болели, никогда не бывало насморка. Потому особенно было для неё раздражительно, когда, накануне праздников, она сама простудилась, сухо и мучительно кашляла..." (В склонности к простуде проявляется её лунность – она простужается ещё в первой трети произведения, и воспаление лёгких, от которого она умирает, - очевидно, следствие незалеченной простуды.) "Она чувствовала в груди духоту. Ей показалось, что просто кашлем этой духоты не разрядить; только одно сразу всё разрешило бы и облегчило: если б вдруг исчез вон тот большой, желтоусый человек [то есть Драйер – К.В.]." Поэтому начинается подготовка орудия убийства – Франца. "Она принялась его учить – упрямо и проникновенно. Стыдясь вначале, и спотыкаясь, и путаясь, он постепенно начинал понимать то, что, почти без слов, почти только мимикой, она внушала ему. Он прислушивался и к ней, и к завывающему звуку, который постоянно, то громче, то тише, ему сопутствовал, - и уже чуял в этом звуке ритмическое требование, и смысл, и правильность. То, чего хотела от него Марта, оказывалось таким простым..." - так происходит зомбирование Франца, выглядящее снаружи как уроки танцев. - "Неловкость, стыд, то чувство горбатости, которое было сперва, - всё это скоро пропало; зато прямая, стройная, но искусственная поступь, которой она учила его, поработила его всецело; он уже не мог не слушаться разгаданного звука. Головокружение стало для него состоянием привычным и приятным, автоматическая томность - законом естества..." (Курта она тоже, очевидно, в своё время пыталась подвергнуть воздействию свой лунной магии, но - "Он танцует плохо, - подумала Марта. – Он всегда будет танцевать плохо. Он не любит танцевать." То есть не поддаётся зомбированию.) Искусству танца, судя по всему, автором придаётся в этом произведении то же инфернальное свойство, что в произведениях Майринка и Эверса (можно также вспомнить эпизод с вязальщицами в начале "Сердца тьмы" Конрада) присуще женскому рукоделию, - лишать мужчину воли. "И действительно: cвоей воли у Франца уже не было..."
Разрабатывается план убийства – рассудительно, рационально. "В этой ясной и гибкой схеме одно всегда оставалось неподвижным, но этого несоответствия Марта не заметила. Неподвижной всегда оставалась жертва, словно она уже заранее одеревенела, ждала." Что, собственно, и становится ахиллесовой пятой всего замысла.
О возрасте Курта Драйера ни разу не говорится ни слова. Ну какой может быть возраст у бога? Марте же в этот год исполнилось 35, Францу – 20.
С течением времени образ Марты в уме Франца заметно изменяется - место "мадоннообразного профиля" занимает нечто другое. Марту разоблачает её враг – солнце: "Её освещённое солнцем, гладкое лицо казалось шире, оттого что она кулаком уткнулась в подбородок. Углы её влажных губ были опущены, глаза глядели вверх. В сознании у Франца кто-то совершенно посторонний мельком отметил, что она сейчас похожа на жабу. Но она двинула головой – всё стало опять душно, темно и неотразимо." И освободиться от своего тирана Франц не в силах: "Его глаза за стёклами очков были совершенно покорны. /.../ Внешне он очень изменился за эти последние месяцы, потощал, побледнел; душа в нём осипла; какая-то слабость была во всех его движениях, - как будто он существовал только потому, что существовать принято, но делал это нехотя, был бы рад всякую минуту вернуться в сонное оцепенение. Ход его дня был машинальный."
Курту по приглашению изобретателя, которого он финансирует, доводится видеть в определённом смысле модель собственного случая: "Это был криминальный музей... У одного почтенного бюргера, ни с того ни с сего растерзавшего дитя соседа, нашли, среди прочих тайных курьёзов, искусственную женщину. Эта женщина была теперь в музее. Изобретатель, движимый профессиональной тревогой, желал на неё посмотреть. Женщина, однако, оказалась сделанной грубовато... Правда, она умела закрывать стеклянные глаза, нагревалась изнутри, волосы были настоящие, - но в общем – чепуха, ничего нового – вульгарная кукла." Божественно наивный Курт, солнечное дитя, не замечает аналогии. А ведь "почтенный бюргер" это Франц (правда, в будущем – но что значит время для богов). Растерзанное дитя это сам Курт. А искусственная женщина это Марта, вдохновительница убийства. Но Драйер ничего не замечает, обходит музей, удивляясь "коллекции дурацких физиономий и замученных вещей", а, вернувшись домой, чувствует приятное облегчение, "увидев наконец два совершенно человеческих... лица" – то бишь Марту и Франца, часто заходившего в гости к дядюшке Курту. Ибо из своей солнечной избыточной благости Драйер неспособен заметить ущербности ближайших ему людей – Марты и Франца, ущербности и злокачественности уже явной, которая уже в буквальном смысле налицо: Франц однажды в метро замечает на себе пристальный подозрительный взгляд полицейского, а в другой раз сослуживец сочувственно советует ему больше бывать на воздухе и развлекаться. О "жабоподобности" Марты нами упоминалось выше. Но совершенный видит только совершенное – и это его единственный недостаток, божественная ущербность. Совершенный не видит очевидных для всех признаков греха – ибо сам он безгрешен; он видит красоту и лёгкость мира, который не следует хватать за горло и присваивать с целью извлечь выгоду, - с миром нужно немного поиграть и пофантазировать. "Мир, как собака, стоит – служит, чтобы только поиграли с ним." "...Я свободен, погуляем тут на солнышке," – говорит миру Курт-Король.
Франц превращается в настоящий автомат и «живёт» автоматически, машинально. «Зато ночью, во сне, что-то в нём прорывалось.» Ему снится, что вместе с Мартой они отпиливают Драйеру голову – а ведь обезглавливание это один из значительнейших символов, «обретение мёртвой головы» это непременное условие «делания в чёрном», nigredo, первой стадии алхимического процесса. «В этих снах ужас, бессилие, отвращение сочетались с каким-то потусторонним чувством, которое знают, быть может, те, кто только что умер, или те, кто сошёл с ума, разгадав смысл сущего. Так, в одном из его сновидений, Драйер медленно заводил граммофон, и Франц знал, что сейчас граммофон гаркнет слово, которое всё объяснит и после которого жить невозможно. И граммофон напевал знакомую песенку о каком-то негре и любви негра [снова намёк на «делание в чёрном» – К.В.], но по лицу Драйера Франц вдруг замечал, что тут обман, что его хитро надувают, что в песенке скрыто именно то слово, которое слышать нельзя…»
Внешне всё играет на руку вампирической Марте. Обсуждается вопрос, куда поехать отдыхать летом; Курт предлагает ехать к морю и взять с собой Франца – и Марта видит в этом шанс избавиться от мужа, ведь он не умеет плавать, а она и Франц плавают отлично. Зомби Франц съезжает с арендуемой им квартиры, чтобы присоединиться к поездке, и прощается с хозяином – сумасшедшим стариком, отвечающим Францу: "Вы уже не существуете". Франц и сам понимает, что старик прав, но сделать ничего не может.
Дважды попадает в автокатастрофы Курт на своём «Икаре», дважды избегает разоблачения злоумышляющая на супруга Марта. Третий раз должен оказаться решающим для них обоих.
Доскажем вкратце сюжет, чтобы перейти к разбору другого аспекта романа, связанному с мистериями Годового Круга: на курорте Курта заманивают на лодочную прогулку морем, в ходе которой его должны столкнуть за борт, но в последний момент Курт говорит, что на следующий день ему ненадолго нужно вернуться в столицу, чтобы провернуть выгодную сделку, сулящую значительные барыши, - и алчная вампиресса Марта, не желая лишать себя такого прироста к наследству, решает подождать возвращения Курта. Во время морской прогулки начинается холодный дождь. На следующий день Марта тяжело заболевает и ещё через день умирает от пневмонии. Франц, тайно уже желавший смерти своей вампиричной госпоже, узнав об этом, истерически хохочет.
* * *
Основными героями часто употребляется слово "год" («через год свадьба,» - мечтает Франц о женитьбе на богатой вдове; "новый год, наш год", - со смыслом говорит Марта Францу, не разумея, что год всегда только Божий, что "мой год" может сказать, не становясь узурпатором, только Курт; "...Франц показал ей письмо, только что полученное им от матери. Мать писала, что Эмми [сестра Франца] выходит замуж через год. "Через год, - улыбнулась Марта, - через год, мой милый, будет и другая свадьба..." – намекая на замысленную ею узурпацию).
Основная линия романа начинается осенью, заканчивается летом следующего года – то есть занимает чуть менее года. Именно осенью начинается новый год согласно иудео-христианской традиции. Точка осеннего равноденствия – одна из важнейших четырёх «домов» рунического годового круга. Это время года – во «влажной» части годового круга (с одной стороны, в годовом круге, разделённом на четыре части двумя пересекающимися в центре под прямым углом линиями – и являющим собой «кельтский крест», один из древнейших известных символов, - влажной называется левая половина – временной промежуток между летним и зимним солнцестояниями; с другой стороны, влажной считается также нижняя половина круга, та, что под перекладиной, временной промежуток между осенним и весенним равноденствиями (см. рис.). Итак, роман начинается с влаги – осень (возможно, ранняя, судя по замечанию Курта), идёт дождь.
Затем следует зима. У Марты появляются первые мысли о желательной смерти мужа. Она читает газету, в которой ей попадается заметка: «…Перевернулся автомобиль, причём был убит актёр Курт Винтер, ехавший к больной жене.» Вот так в романе впервые появляется имя Главного Героя (которое впервые произносится много позднее). Погиб некий Курт Винтер, тёзка Курта Драйера. Также символично – Курт Винтер погибает зимой (winter и есть зима). Курт Винтер – Курт Зимний, зимний двойник Курта-Короля. Зима же, согласно мистериям Годового Круга, – время смерти Солнечного Героя, которая приходится на миг зимнего солнцестояния – самого короткого светового дня в году. Но миг спустя Свет, Солнечный Герой снова возрождается.
Очевидно, для Марты не остаются незамеченными такие совпадения – тёзка мужа погиб в своём автомобиле – ведь у её мужа, Курта, тоже есть автомобиль (а они незадолго до этого тоже попали в небольшую аварию). Ну что стОит её Курту погибнуть так же, как Курту Винтеру… И действительно, через несколько дней Драйер является вечером домой к ужину с большим опозданием (чего за ним не водится), и говорит, что попал в автокатастрофу на своём «Икаре», что их водитель погиб, а он сам отделался ушибами. Сорвалось.
Тогда Марта начинает мечтать, что Курт может просто умереть от внезапной тяжёлой болезни, но – «Бессмысленное ожидание. Марта знала отлично, что как будто никогда и зубы у него не болели, никогда не бывало насморка. Потому особенно было для неё раздражительно, когда, накануне праздников, она сама простудилась, сухо и мучительно кашляла… К Рождеству ей не полегчало.» Всё верно – ну как может болеть Солнечный Герой? И в ответ на дурные помыслы против своего Сына бытие – пока легко, как бы предупреждая, – даёт Марте сдачи.
Рождество в романе приходится на седьмую главу, в романе их всего тринадцать – то есть седьмая глава это средина, центр произведения. Рождество – центр, исток Годового Круга. Мистерия гибели Света и Его мгновенного возрождения излагается автором так: в ожидании прихода гостей Марта сидит в гостиной, откуда только что вышел Курт: «Кресло у камина опустело, но это не помогло. Она всем существом ощущала его присутствие – там, за дверью, в той комнате, и в той…» Чуть позже – в доме Драйеров рождественская вечеринка. «Танцуя, она [Марта] мужа поискала глазами; и, не найдя его, поняла, что эта внезапная прохлада и лёгкость объясняются именно его отсутствием.» Описывается миг отсутствия, смерти Солнечного Героя раз в год, в зимнее солнцестояние (отчего вампиричная Марта чувствует прохладу и лёгкость). «…Кто-то выключил электричество… В темноте странный овал света стал бегать по зале, портьера раздвинулась, и молча появился при зыбком свете человек в маске, в лохмотьях, с трубовидным фонарём в протянутой руке.» Свет умер – наступает тьма. Но тут во тьме возрождается свет, сперва слабый, как свет фонарика. «И вдруг, заглушая граммофон, продолжавший играть в темноте, раздался сильный голос Марты. Она закричала так, что некоторые отхлынули от двери… Фигура в маске захрипела и, наводя на Марту фонарик, двинулась вперёд. Многие и впрямь испугались, - и Марта, продолжая кричать, холодно отметила, что инженер, стоявший с ней рядом, вдруг заложил руку назад, под смокинг, и что-то как будто вынимает. Тогда, поняв, что значит её крик, она завопила ещё пуще, до непристойности громко, - понукая, улюлюкая…» Инженер, гость Драйеров, до этого рассказывает, что на одной рождественской вечеринке трое молодцев в масках ограбили всю компанию. И, судя по всему, поэтому он теперь носит с собой пистолет даже на такие вечеринки. Ну а тут – гаснет свет, возникает некая жуткая фигура в маске с фонарём – и нервный инженер на всякий случай нащупывает пистолет. Марта понимает всё это и своим истерическим криком пытается добиться желанного выстрела и смерти мужа (она-то прекрасно понимает, что в маске с фонарём – Драйер, обладающий специфическим чувством юмора), пытается не дать возродиться Свету. Но тут Франц срывает маску с человека с фонарём и кто-то включает свет (вот оно, рождение Света – с Курта падает маска и становится светло, будто источник света – его смеющееся лицо; так оно и есть: Солнечный Герой Курт родился – и мир снова наполнен светом*).
«Зловеще [для «тёмной дамы» Марты –К.В.] горела широкая ёлка. …За дверью… кто-то кричал петухом. [Петух своим криком, как известно, возвещает победу света, рождение света – К.В.]
- Сорвалось, - сказала Марта. [Солнечный Герой всё-таки опять родился – помешать этому не удалось. – К.В.]» Наивный Франц спрашивает: «- Что сорвалось?
- Я так больше не могу, - забормотала Марта, меж припадков лающего кашля, - не могу… И посмотри на себя: ты бледен как смерть…
…Казалось, эта огромная ёлка орёт всеми своими лампочками.
-…Как смерть, - сказала Марта и закашлялась.» Марта-Смерть решает взять Франца в исполнители.
Итак, Свет родился, началась светлая, правая половина Годового Круга.
Марта говорит Францу, с которым обсуждает способы убийства: «…Знаешь, он последнее время такой живой, невозможно живой… Она была права. Жизнь в Драйере так и пылала. Так действовали на него запах цветущих лип, солнце, игра в теннис, сложный круговорот дел.» Снова автором упомянут «круговорот», Годовое Круговращение.
«…Он стал чувствовать в эту весну, что, в сущности, его дела приобретают какую-то самостоятельную жизнь, что его деньги, находящиеся в постоянном, плодотворном вращении, движутся по инерции и движутся быстро и что он, пожалуй, теряет власть над ними, не может по желанию остановить это золотое, огромное колесо.» Колесо Года действительно невозможно остановить.
"...Марта, теперь ещё пуще прежнего ненавидя прихотливую лёгкость мужа (хоть ей-то он и был обязан своим случайным богатством), нестерпимо боялась, что он догарцует до катастрофы раньше, чем она навсегда его отстранит и сама остановит кружение." Замысел воистину инфернальный - "остановить кружение", то есть космогоническое движение Сына Божьего по Кругу Года.
«-…И как это вы ещё не решили? Уже конец июня. Пора.
- Я думаю, - сказал Драйер, вопросительно взглянув на жену, - что мы поедем к морю.
- Вода, - кивнул Вилли. – Вода. Это хорошо. […]
И Марта улыбнулась. […]
- Мы поедем к морю, - сказала она…[…]
Одно слово «вода» всё разрешило. […] Франц отлично плавает… Он родился на большой реке. Она тоже родилась на большой реке – может держаться на воде часами…[…] Не выдумывать надобно было, - а только проявлять то, что уже наметилось.» Но, как оказывается в дальнейшем, «проявление того, что уже наметилось» Марте на пользу не пойдёт. Что же касается «водной» темы, то, судя по разговору героев («уже конец июня»), год перевалил – или вот-вот перевалит – за летнее солнцестояние, приходящееся, как известно, на 22 июня. Летним солнцестоянием завершается сухая, светлая половина Годового Круга, после этого дня наступает влажная, тёмная половина года. Поэтому в древности римляне эту точку года, его апогей, летнее солнцестояние, или день Иоанна Летнего – Ивана Купалы, называли Вратами Ада, Janua Inferni (в то время как зимнее солнцестояние, Иоанн Зимний, именовалось Вратами Рая). Табуирование купания в воде в этот день символизирует начало влажной половины года. Отсюда начинается изгнание Короля, постепенная потеря Солнечным Героем власти над космосом («…Его деньги, находящиеся в постоянном, плодотворном вращении, движутся по инерции и движутся быстро и… он, пожалуй, теряет власть над ними»).
Противопоставляется умение плавать Марты и Франца неумению Курта. Причём в метафизическом измерении с умением плавать всё обстоит с точностью до наоборот: Курт здесь – умелый пловец (мастер спорта, можно сказать), с которым не могут сравниться ни рационалистичная вампирша, любительница схем и расчётов Марта, ни Франц. Поэтому в конце концов Курт «выплывает», а Марта «тонет» - именно водная стихия способствует её смерти.
Итак, Год являет свою влажную ипостась. После приведенного выше разговора, как отмечает автор, три дня шёл ливень. Свет начинает убывать. И Солнечный Герой Курт едет к морю, к «мёртвой воде» (слово «море» во многих индо-европейских языках родственно слову «смерть»).
Далее следует момент истины, морская прогулка, безуспешная попытка заклинания Курта Мартой (она впервые называет его по имени) и изменение плана на ходу, вернее, на плаву. Что и хоронит весь план, схему убийства. Схема по сути не выдерживает воздействия магии водной стихии – и всё рушится. «Проявление того, что уже наметилось» не совпадает с планом Марты, оказавшимся безжизненной схемой, не выдержавшей воздействия бытия. Проявляется совсем не то, чего ожидала «тёмная дама». Марта промокает под ливнем и заболевает (чего не понимает уезжающий по делам Курт). «Она что-то пробормотала ещё, потом внятно сказала:
- Дай мне воды. [Как гибнущий в пожаре порой безуспешно ищет спички, чтобы закурить сигарету, так и «тонущая» Марта просит ещё воды – К.В.]
- Я спешу, - сказал он, - сама возьмёшь. Пора тебе вставать, купаться.» Это звучит как насмешка бытия над тонущей в водах смерти (в которых она хотела утопить Курта) Мартой, считавшей, что она так хорошо плавает.
Отметим, что, вопреки нашему первоначальному утверждению, в определённом аспекте Франц тоже отнюдь не лишён эзотерической подоплеки, и частое повторение его имени, возможно, следует истолковать как некий «зов» - то есть незрячего в духовном плане Франца (что символизируется его беспомощностью в отсутствие очков) зовут по имени, призывая прозреть. Имя «Франц» созвучно слову «вран», ворон. Курт-Король намекает (сон Франца, в котором звучит песня «про негра и любовь негра», песня, в которой скрыто «неслышное слово», могущее объяснить всё) Францу-Валету (т.е. Слуге, а ворон, символизирующий в алхимии «делание в чёрном», первую стадию трансмутации, и есть первый слуга Красного Алхимического Короля) на его истинную суть, но тот не в силах прозреть, духовно кастрированный Мартой.
Автор упоминает, что Франц, желавший снять комнату (за сорок-пятьдесят марок, как посоветовал ему Драйер), осмотрел всего одиннадцать сдававшихся комнат, но описывает только пять из них. Понравившаяся ему комната стоила на пять марок дороже цены, посоветованной Куртом, то есть пятьдесят пять марок. Двадцатилетнему Францу и 35-летней Марте вместе 55 лет. Недалеко от квартиры Франца есть «магазин, где всякая вещь стоила пять грошей». В другом эпизоде упоминается, что номер дома Драйера – пять. Пять – число священных добавочных дней (в конце года) к 360-дневному зороастрийскому году. В позднем зороастризме, древней доисламской религии Ирана, жрецы которой назывались магами, почитались пять основных богов (в Царстве Коммаген, например). Пять это номер карты Таро «Иерофант» (Первосвященник, Папа). «Это маг, достигший духовной власти и признания. Он соответствует процессу «проекции» в алхимии, во время которого идеальное вещество философского камня смешивается с основным металлом и превращается в золото, символизируя проникновение божественного в земную жизнь…» - пишет один из исследователей вопроса.
Хозяин же квартиры, где снял комнату Франц, «старичок в домашних сапожках на пряжках», «открыл в себе удивительный дар – превращаться вечерком, по выбору, либо в толстую лошадь, либо в девочку шести лет, в матроске. Ибо на самом деле – но это, конечно, тайна – был он знаменитый иллюзионист и фокусник, Менетекелфарес». А для добропорядочных обывателей он был обыкновенным сумасшедшим. «Мене, текел, фарес» - по библейскому рассказу (Дан., V, 25-28), во время пиршества царя вавилонского Валтасара и поругания его над священными сосудами, принесенными из иерусалимского храма, эти слова были начертаны на стене внезапно появившейся кистью человеческой руки. Когда никто из вавилонских мудрецов не мог ни объяснить, ни даже прочитать написанного, призван был пророк Даниил; по его изъяснению, слова эти означали: царство твое Бог исчислил (мене), ты взвешен на весах (фекел), т. е. оказалось, что в тебе недостает того, за что можно было бы продлить твое существование, и твое царство разделяется (фарес). По общепринятому мнению, в последнем слове содержится указание на персов, вскоре завоевавших Вавилон. В дальнейшем повествовании Набоков однажды называет этого старика просто Фарес, то бишь перс (персами, или парсами, называют зороастрийцев). Неслучайно также, судя по всему, созвучие «Фарес – фарс». Там, где непосвящённые, незрячие вроде Франца не увидят ничего, кроме фарса тихого помешательства одинокого старика, умеющий читать символы увидит бытие могущественного Существа (или Сверхсущества), игрой своего ума сотворившего весь видимый мир.
Ещё одно священное число, часто упоминаемое автором романа, - семь. На седьмую главу приходится Рождество в романе. Курт и Марта женаты семь лет. Жена волшебника Фареса – «тихая старушка в наколке (а для посвящённых – мужчина, пожилой его сожитель, учитель математики, умерший семь лет тому».
Франц однажды слышит из-за двери комнаты хозяина кудахтанье – тоже отсылка к зороастризму, ибо петух в зороастризме - животное священное. Красный гребень петуха удивительно напоминает языки пламени - символа cвященного огня.
«В одиннадцать старичок-хозяин беззвучно прошёл по коридору. Он прислушался, посмотрел на дверь Франца и потом пошёл назад к себе. Он отлично знал, что никакого Франца за дверью нет, что Франца он создал лёгким взмахом воображения, - но всё же нужно было шутку довести до конца – проверить, спит ли его случайный вымысел… Этот долговязый вымысел в черепаховых очках уже порядком ему надоел, пора его уничтожить, сменить новым. Одним мановением мысли он это и устроил. /…/ Он положил для этого, что завтра первое число, - и ему самому показалось, что всё вполне естественно: жилец будто бы сам захотел съехать, уже всё заплатил… Так, изобретя нужный конец, Менетекелфарес присочинил к нему всё то, что должно было, в прошлом, к этому концу привести. Ибо он отлично знал, что весь мир – собственный его фокус и что все эти люди – Франц, подруга Франца, шумный господин с собакой [Курт] и даже его же, Фаресова, жена, тихая старушка в наколке (а для посвящённых – мужчина, пожилой его сожитель, учитель математики, умерший семь лет тому), – всё только игра его воображения, сила внушения, ловкость рук. Да и сам он в любую минуту может превратиться – в сороконожку, в турчанку, в кушетку…» Возможно, именно старик Фарес является воплощением Верховного Божества в этом странном произведении. Возможно, он – Абраксас, божество, чьё имя состоит из семи букв (Abraxas), божество, стоящее по ту сторону добра и зла, которое изображалось с головой петуха. Именно этот старик, которого боится Франц, считая его сумасшедшим, по достоинству оценивает жизнь Франца, превращённого Мартой в автомат: «Вы уже не существуете», - сказал он сухо и указал веером на дверь». В заключение отметим следующее. Владимир Набоков, исходя, так сказать, из «солнечной» точки зрения, изобразил картину предательства, отпадения от Андрогина его женской половины. Курт и Марта, Король и Дама изначально должны были, безусловно, представлять собой идеальную пару, Андрогина. Неслучайно Марте тридцать пять – т.е. пятью семь, «совершенный возраст». Они должны были бы идеально дополнять друг друга – и это понимает Курт. «Быть может, вся прелесть Марты именно в том, что она так холодна. Есть холодок в ощущении счастья. Оно и есть этот холодок. […] Сокровенная прохлада,» - однажды говорит Курт, и он прав, хладность Марты должна была идеально дополнять его избыточный солнечный жар. Для Курта олицетворением счастья является «сокровенная прохлада» Марты. Для Марты счастьем должен был бы быть солнечный жар Курта – если бы не её гибельное решение свернуть с пути истинного.
В начале романа возникает гостиница “Video” (это слово на латыни означает «вижу»). В конце произведения – незадолго перед роковой морской прогулкой – это слово снова возникает – как часть названия города Монтевидео в ресторанной песенке: «Монтевидео, пускай не едет в тот край мой Лео». (Leo (Лев) – степень инициации в митраистских мистериях, на которой посвящённый вступает во внутренний круг. Посвящённый в степень Leo обретал краткий путь к спасению и мог более не идти долгим путём всего зодиака.) С одной стороны, это можно истолковать как призыв прозреть, обращённый к слепцу Францу, остановившемуся в этой гостинице; это также намёк для читателя, дескать, видящий да узрит (духовную подоплеку банальной, на первый взгляд, истории любовного треугольника и убийства из-за денег). С другой стороны, возникающий в конце романа призыв «не ехать в тот край» намекает на определённые неприятные плоды, подстерегающие прозревшего. Ибо – вИдение, божественное знание далеко не всегда способствует человеческому счастью. «Мне искалечил жизнь талант двойного зренья [то есть умение видеть подоплеку «действительности»],» - писал в одном своём стихотворении Георгий Иванов, замечательный поэт русской эмиграции и литературный враг Набокова. С другой стороны, "счастье только знающим дано," - утверждал Иван Алексеевич Бунин в одном из своих стихотворений. Но тут, очевидно, имеется в виду не то, что обычно подразумевают под этим словом.
«Красота уходит, красоте не успеваешь объяснить, как её любишь, красоту нельзя удержать, и в этом – единственная печаль мира,» - думает в последнем эпизоде произведения одинокий Король. Возможно, то, что все эти события происходят по истечению седьмого года брака Курта и Марты, говорит о том, что Курт-Король покидает седьмую, последнюю из зодиакальных сфер небес (по древнеиранским представлениям), разрывая оковы астрального детерминизма, и впоследствии, возможно, поднимется вплоть до десятой сферы – т.н. Эмпирея, Высшего Неба. Но для этого нужно оставить всё земное. Очевидно, всё так устроил именно старый маг (или бог) Фарес.
*) Любопытно, что о «настоящем» дне рождения Курта Драйера – как, впрочем, и Марты, – как и о его «настоящем» возрасте в романе ни слова – что только подчёркивает архетипичность героев.
/в качестве иллюстрации использована гравюра "Поединок Солнца и Луны"/